Призванный в ряды Красной Армии в сентябре 1941 года, я был направлен в 287-ю стационарную авиационную мастерскую (САМ) 1‑й Воздушной армии в звании лейтенанта на должность старшего техника, начальника отдела производства по ремонту авиадвигателей конструкции А.А. Микулина, которыми были оснащены знаменитые штурмовики Ил‑2, называемые немцами «летающие танки».

Конструкцию авиадвигателя я знал отлично: мне довелось под руководством Микулина участвовать в его создании в Центральном институте авиационного машиностроения (ЦИАМе), в числе группы инженеров ЦИАМа во главе с Микулиным принимать участие в изготовлении первых опытных образцов мотора на одном из заводов.

Мне доверили контроль всех деталей, поступивших из цехов (сверка с чертежами), они поступали на сборку только с моим персональным клеймом.

Результаты испытаний опытных образцов двигателя оказались превосходными. Мотор АМ‑34 Госкомиссия незамедлительно приняла к серийному производству[1].

Ремонт двигателей 287 САМ тоже проходил успешно, и многие десятки их были возвращены «в строй».

Прошло около двух лет напряженной работы. В середине 1943 года из отдела кадров ВВС неожиданно пришел вызов с отчислением меня из части в ЦИАМ. Так я возобновил свою инженерно-конструкторскую деятельность в ЦИАМе. К концу войны его возглавлял доктор технических наук проф. В.И. Поликовский.

Он знал меня давно, знал, что я свободно владею немецким, французским, английским языками и опубликовал рефераты итальянских работ в области авиамоторов в журнале «Техника воздушного флота», в котором более десяти лет вел раздел «Хроника зарубежного авиамоторостроения».

Приближался победный май. В одну из ночей неожиданно раздался телефонный звонок. Вызывали в Министерство авиационной промышленности: «Мы решили включить вас в состав комиссии, которая должна завтра же вылететь в Берлин. Как специалист, владеющий немецким, будете нам полезны, в общении с немцами и для быстрого просмотра и отбора немецких материалов, которые могут нас заинтересовать. Завтра утром будьте на аэродроме».

Меня скачком повысили до майора, минуя капитана, что в дальнейшем сослужило хорошую службу.

В состав комиссии входили генерал-лей­тенант В.П. Кузнецов, генерал-майор В.И. По­ли­­­ковский – директор ЦИАМа, профессор К.А. Ушаков – ученик Н.Е. Жуковского и другие товарищи.

Летели на самолете типа «Дуглас» над полями сражений где-то около пяти часов. Вечером сели на аэродроме Штраусберг недалеко от Берлина.

Прилетели прямо в лето: сирень в полном цвету, аромат трав на аэродроме…

В. Фельдман в годы войны

Наша комиссия имела целью «глубокое ознакомление» с состоянием авиационной промышленности Германии к концу войны. Мы ездили на авиационномоторостроительные заводы – «Даймлер-Бенц» и «БМВ». Особое внимание уделяли немецкому Институту по исследованиям в области авиации, сокращенно – «Дефауэль», как в дальнейшем его называли, расположенному на самой окраине Берлина в Адлерсхофе.

Мне с несколькими приданными мне помощниками поручили заняться бывшей резиденцией Геринга – Министерством авиации Германии на Лейпцигерштрассе, № 12.

Министерство авиации «Люфтваффе» размещалось в восьмиэтажном здании, построенном в 1936 году. Кроме восьми надземных имелось еще и три подземных этажа: в первый из них вела широкая асфальтированная дорога для машин. Именно на этом этаже находились многие тысячи пустых бутылок от разных вин, водок и коньяков. Видимо, до их опорожнения засевшие в здании немцы отстреливались все первые дни мая, и поэтому нас на машине близко не подпустили. Однако к моменту нашего появления здание было уже пусто, а во втором подвальном этаже грудами были свалены фаустпатроны, винтовки, автоматы и очень много личного оружия, из которого я подобрал себе прекрасный итальянский пистолет «Габилондо» калибром 9,4 мм и мешочек патронов к нему.

Первую пулю из него я послал в портрет жирного Геринга, висевший в большом трехцветном зале министерства. Через несколько дней портрет был весь изрешечен пулями, никто не мог отказать себе в удовольствии воспользоваться такой мишенью.

Во дворе здания, как мне услужливо сообщили ранее работавшие здесь служащие, в течение последних двух-трех месяцев персонал министерства уничтожал свои личные «дела». Для этого здесь стояли две огромные горизонтальные машины (типа мясорубок), в которых «дела» перемалывались с добавлением воды на бумажную массу. Эти же служащие сообщили мне адрес фирмы, строившей здание, от которой я получил все планы здания, а также узнал шифр часового механизма, так называемого «трезора» («сокровищницы»), находившегося в нижнем подвальном этаже здания.

Он представлял собой комнату с полуметровой толщины дверью, обитой стальными листами, выходящей в коридор. Снаружи находился круглый штурвал и часовой механизм над ним – диск, который вращался свободно в обе стороны без упора.

После установки шпенечка на диске последовательно против определенных цифр при определенном числе поворотов вправо и влево раздавался щелчок, после чего штурвал можно было повернуть, отпирая дверь. Весила дверь не менее тонны.

«Трезоров» было два. В первом из них лежали груды деревянных ящиков, на которых валялись военные мундиры высших чинов министерства. На ящиках же лежали телеграммы-донесения с фронтов с датами от 22 апреля 1945 года, видимо, последние, полученные здесь.

В ящиках лежали отличные, точные карты и фотографии Москвы, Ленинграда, Лондона и даже… Нью-Йорка!

Карты были пронумерованы и имели название «Общий план», «Предприятия тяжелой промышленности», «Транспорт», «Линии метро» и т. д. Таким образом, выдавая летчику задания на бомбежку, командование вермахта указывало: карта номер такая-то, квадрат такой-то! И не случайно в здание, где был ресторан «София» (ныне «Ростикс») на площади Маяковского дважды попали бомбы при первых бомбежках Москвы, прицел, видимо, брался на Кремль.

Кроме карт были переплетены открытки и фотографии города, привязанные к определенным квадратам «плана» другой книги.

Обратило мое внимание то, что наряду с новыми фотографиями отдельных площадей и зданий Москвы были и дореволюционные открытки, в частности, запомнилась открытка Трубной площади. На обложке каждой книги «Москва», «Ленинград» было напечатано жирным черным шрифтом «22 июня 1941 года». Задолго готовилось нападение гитлеровской Германии на Советский Союз!

Во второй «трезор» мы проникли, взорвав промежуточную стену между уже открытым и запертым, шифр которого я не знал, для чего были вызваны подрывники.

Когда через несколько часов рассеялась пыль от взрыва и мы смогли войти в комнату, выяснилось, что во втором «трезоре» находились «финансы» министерства, которые были нами сданы в соответствующую финчасть одной из наших армий.

Все комнаты на восьми надземных этажах здания были пусты, как и находившиеся в них сейфы. Лишь в одном запертом сейфе, который пришлось вскрывать автогеном, была показавшаяся мне в первый момент очень интересной полотняная калька, с нанесенными на ней тушью прямоугольниками. При внимательном рассмотрении это оказалось генеалогическое древо в шестнадцать колен некоего генерала фон дер Хайда, по всей вероятности хранившееся здесь как доказательство его арийской крови…

Так, в разъездах по работе, прошел май, июнь и половина июля. Жили мы уже в самом здании «Дефауэля».

Однажды приезжает к нам Алексей Михайлович Исаев – конструктор ракетных авиационных двигателей, находившийся с группой своих сотрудников в северном филиале авиамоторостроительной фирмы «БМВ» в Басдорфе, примерно в тридцати километрах от Берлина.

Здания завода были широко разбросаны в густом сосновом лесу и соединены отлично асфальтированными дорогами.

Вся территория завода была перекрыта маскировочной сеткой, имитирующей лес, во избежание обнаружения с воздуха. Тем не менее, видимо зная ориентировочные координаты расположения завода, американские «летающие крепости» 22 апреля 1945 года сбросили на завод около 500 авиабомб массой 500–1000 кг. Ущерб от бомбежки, как позже я сам убедился, оказался незначительным. Кое-куда – в цеха – попали небольшие бомбы, были повреждены и дороги, но оборудование почти все уцелело.

В цехах на восьми (!) языках висели объявления о запрещении курить. Здесь работали люди из разных стран, превращенные в рабов. Хуже всех содержались русские. Как именно они содержались, я видел на Тампельхофском аэродроме.

В открытых ангарах стояли доты с женскими именами «Берта», «Грета» – с пулеметами в амбразурах, нацеленными на работающих под крышей иностранных рабочих, всех, кроме русских… Русские работали под землей, а жили на этаж ниже, в подвалах с парашей в углу, не видя света до самого конца, своего или войны.

Пожалуй, следует отметить, что взаимоотношения членов комиссии между собой были совершенно не уставными. Вне зависимости от звания обращались друг к другу по имени и отчеству.

Как-то раз меня вызвали к В.П. Кузнецову, у него я застал Исаева, с которым был знаком. Он сказал:

– Мы уже два месяца бьемся с этим проклятым фашистом.

– ?

– Зингельман. Главный конструктор филиала «БМВ» в Басдорфе, член фашистской партии с 1933 года. Наша группа захватила его близ завода вместе с его заместителем Шеллом. Только вот толку от него никакого! Рабочие же утверждают, что кальки всех опытных ракетных двигателей, над которыми работал филиал, не вывозились, а он говорит, что их нет, что они все-таки были вывезены на Запад. Правда, мы с ним все через переводчика общались! Поговорите-ка вы с Зингельманом на своем немецком, может быть, что-нибудь и узнаем.

Василий Петрович сказал:

– Ну что же, пусть поедет! – Потом, обращаясь ко мне: – Сколько вам надо на все про все?

– Думаю, дня два-три, как минимум, ведь и с заводом надо бы познакомиться.

– Хорошо, – отвечает, – поезжайте с Алексеем Михайловичем.

И мы выехали по шоссе на север, к Басдорфу.

Уже едучи в машине, я глубоко задумался: как выполнить поручение и добиться успеха, не прибегая к каким-либо угрозам и недопустимым методам разговора, с которыми я не был знаком, ни тем более приучен? Задача была сложная.

Подъезжая к Басдорфу, я придумал, как мне вести разговор с Зингельманом. Несомненным было одно – меня должно выручить отличное знание языка.

На следующий день я познакомился с заводом.

Завод изготовлял поршневые звездообразные двигатели воздушного охлаждения «БМВ», которыми оснащались истребители «Фокке-Вульф-190». Но наряду с этим велись, и довольно успешно, судя по испытательным стендам и сообщениям Исаева, работы над жидкостно-реактивными авиационными двигателями (ЖРД). Было бы очень полезно получить для анализа богатого опыта фирмы чертежи этих двигателей.

На следующий день, посвятив в свой план разговора Алексея Михайловича Исаева и получив его полное одобрение, мы приступили к выполнению задуманного.

Поставили небольшой стол, во главе которого сел я (вот где мои майорские погоны могли сослужить и сослужили, видимо, немалую службу).

«Пушка» на боку в кобуре – мой неизменный «Габилондо» и бравый вид в мои тогда тридцать семь лет должны были усилить впечатление.

Исаев сел сбоку, подчеркивая этим значимость моей персоны. Привели Зингельмана, пригласили сесть на стул напротив меня.

Тут я ему, как говорится, и врезал с самым что ни на есть берлинским произношением следующую фразу, продуманную, когда я еще ехал в машине из Адлерсхофа в Басдорф:

Герой Басдорфа

– Германия безоговорочно капитулировала. В условия капитуляции вошло полное военное разоружение, прекращение производства любой военной техники. Я знаю, что на заводе спрятаны чертежи опытных ракетных двигателей, над которыми вы работали. Я требую, – вновь повысил голос, – чтобы вы незамедлительно указали, где именно они находятся. Учтите, с вами поступят в зависимости от того, насколько лояльно вы выполните это требование.

Я продолжал говорить негромко, но с максимальным напряжением воли, думая при этом: «Верде дихь эршиссен ви ейнен хунд» («Пристрелю тебя, как собаку»).

Он не слушал конец моей речи: он читал мои мысли. Он читал их верно. Побледнев, сказал:

– Хорошо. Я вам покажу. Возьмите лопаты и машину. Придется ехать на завод.

Сборы наши были недолгими.

Исаевский «виллис» двинулся тихим ходом к территории завода.

У края огромной воронки остановились, опустились на дно. Зингельман ткнул пальцем:

– Копайте здесь!

Сотрудники Исаева принялись за работу.

Вскоре звякнул металл. Быстро выкопали сначала одну, затем и вторую алюминиевые трубы диаметром 25–30 см, длиной около 1,5 м, запаянные с обеих сторон. Как выяснилось впоследствии, в них находились кальки всех жидкостно-реактивных двигателей, которые разрабатывались фирмой «БМВ» для боевых ракет.

Не было нужды говорить. Достаточно было посмотреть на лицо Исаева и его сотрудников. В глубине души ликовал и я: задача, поставленная мне Кузнецовым, была выполнена быстро и с очевидным успехом!

Я не допускал ни малейших угроз: полномочий на них не имел; ну а думать, думать ведь я мог что угодно! Это было моим правом. И видимо, я думал достаточно убедительно!

Что ни говори, знание иностранных языков – вещь нужная.

Полученные материалы, несомненно, впоследствии оказались полезными для дальнейшего развертывания наших, отечественных работ по созданию мирных ракет для покорения космоса, для полета первого космонавта.